Новости РОС

Научная статья

О.Н.Яницкий «Способна ли была советская социология предсказывать будущее?»

В этом году исполняется 20 лет со времени распада СССР и начала формирования новой России. Этот исторический факт и последовавшие за ним события заслуживают сегодня всесторонней оценки. Публикуя статью проф. О.Н. Яницкого, мы надеемся, что российское социологическое сообщество продолжит дискуссию на эту, судьбоносную для нашего общества тему.
(Президиум РОС)


В предыдущей статье («Турбулентные времена»: слоган или проблема социологии») я попытался теоретически и практически осмыслить это понятие. Сегодня к экскурсу в теперь уже далекое прошлое меня побуждают два исторических рубежа: 25-летие со времени начала перестройки и 20-летие со времени распада СССР. Думаю, наша социология должна не только давать обществу возможность взглянуть на себя как в «зеркало», но и осмысливать собственную историю, равно как свою способность предвидеть будущее. Известно, что западная «советология» умерла в частности потому, что оказалась неспособной предсказать распад СССР. Умерла, будучи очень богатой содержанкой Запада. Скончалась, как мне представляется, прежде всего потому, что была аутсайдером, неспособным проникнуть за «железный занавес» закрытого общества. Только с началом горбачевской перестройки армада «руссистов» хлынула с Запада сюда, чтобы собрать живые свидетельства и архивные документы.

Тем уникальнее документ, который я держу в руках. Это две, пожелтевшие от времени тоненькие книжечки, изданный ротапринтным способом (цена за пару 3 руб. 00 коп.) тиражом всего в 295 экз. и объемом в 270 стр. Называются они: «Ожидали ли перемен?». Книжки содержат результаты экспертного опроса (пилотаж), проведенного в 1979-80 годах  (Ожидали…, 1991). То есть за 5-6 лет до начала перестройки.

Чтобы не интриговать далее читателя, скажу сразу: да, участникам этого экспертного опроса в количестве 45 чел., удалось ответить на многие вопросы, над которыми мучались «советологи» и «кремлинологи». Организатором и теоретиком-методистом этого экспертного опроса  был к.ф.н. А.Н.Алексеев, замечательный ленинградский социолог, который был наказан власть предержащими за организацию этого «несанкционированного ментального митинга» думающей интеллигенции – Алексеев был исключен из партии, из Советской социологической ассоциации, из Союза журналистов…

Оказалось, что на фоне полной импотенции советской футурологии и прогностики, достаточно было грамотно сделать «открытый» вопросник (мы бы сегодня назвали его глубинным полу-структурированным интервью) с необходимыми методическими пояснениями и опросить менее полусотни думающих и граждански ответственных экспертов (это ведь был только пилотаж), чтобы получить принципиальные ответы на многие вопросы, над которыми и сегодня бьются наши и зарубежные социологи и публицисты. Эти маленькие книжечки развеяли миф о том, что советская социология была «приводным ремнем» советской идеологической системы. Еще раз: это были мысли и оценки, данные думающими интеллигентами во времена, которые и наша, и западная социология заклеймили как времена «застоя». После прочтения этих текстов все крики и «новации» наших социологизирующих публичных фигур кажутся вторичными. Помимо всего прочего, эти тексты уже тогда продемонстрировали интеллектуальную мощь качественных методов в социологии.

Будут ли перемены? Какие? Когда?
Теперь – по сути вопросов и ответов. Удивительно, что несмотря на  различие в «обосновывающей части», резолютивная за редким исключением была почти однозначна: да, коренные перемены грядут, причем в течение ближайшего десятилетия. Например, они начнутся «в начале 1980-х, но не позже 1987 г.» (4,c.50, 165 и др.). «Коренных перемен следует ожидать в ближайшие 10 лет» (4,c.52,54). Те, кто прогнозировал эволюционный путь, полагали, что «можно ожидать заметных перемен на эволюционном пути развития  уже в середине 1980-х гг., то есть когда придет к власти и укрепится новое поколение руководителей» (4,c.91). Более глубокое и, как оказалось, верное предсказание основывалось на данных о падении национального дохода и уровня жизни, что приведет к росту общего недовольства в 1985-90 гг., «а в 1990 г.…вполне возможен и стихийный бунт» (4,c.149). Напомню, это прогнозы делались в 1979-80 гг., то есть в годы «позднего брежневизма».

Более того, эксперты прямо назывались годы грядущего перелома: 1985-90-е или просто 1990-е. Так они и писали: «не ранее середины 1980-х. Вероятнее в 1990-х» (4,c.165). Указывались и качественные этапы: (1) «осмысление интеллигенцией недостатков социальной структуры, (2) начало критики социальной и политической структуры, (3) открытые выступления интеллигенции против, (4) усиление критических настроений; формирование идеологических платформ; (5) попытки государства решить экономические проблемы путем принуждения и насилия (в ответ – начало «подпольной деятельности») и (6) катастрофический провал <начинаний государства>, возвращение <общества> к либеральным нормам» (4,c.213-214). Не все однако были так оптимистичны: «В случае стагнации – к концу века революция с разновероятным исходом: менее вероятна победа либерального (прозападного) варианта, более вероятна – победа религиозно-шовинистической реакции» (4,c.100).

И уже совсем удивительно, что перемены были  расписаны по годам: «1980-81 гг. – подавление демократии в Польше…Еще большая изоляция нашей страны; 1981-82 гг. – попытка решения продовольственной проблемы; усиление гонки вооружений в нашей стране; 1981-85 гг. – постепенное вымирание “престарелого” руководства. Приход новых людей к власти. Решение продовольственной проблемы; 1983-85 гг. – начало серии ультиматумов со стороны Японии, ФРГ, Китая. Уступки Советского Союза: возвращение Курильских островов, согласие на мирную конференцию в Европе, согласие на переговоры об объединении Германии, уступки в  Индокитае в пользу КНР; 1983-85 гг. – распад Варшавского договора; 1983-87 гг. – внутренний кризис под влиянием внешнеполитических неудач и неразрешенности внутренних проблем. Забастовки. Выход на сцену оппозиционных политических партий…» (4,c.231). Еще один результат этого опроса: практически каждый тезис, высказанный в общем виде, если детально проанализировать эти две книжечки, можно конкретизировать. Сказанное – ясное свидетельство тому, что социолог-историк или социолог-политик, если угодно – широко мыслящий гуманитарий, всегда гораздо прозорливее, дальновиднее, чем социолог, сидящий в своем дисциплинарном бастионе, состроенном из  «только социальных фактов».

Причины перемен, внутренние и внешние
Однако, как виделись причины грядущих перемен? На поверхности: «смерть царя», а его преемник будет еще более безликим «центристом» (4,c.46). Или в более обобщенном виде: прекращение власти геронтократии. Усугубление противоречий, накопление нерешенных проблем, «символическое поведение», то есть ложь и обман, втирание очков. Так или иначе, большинство экспертов склонялось к мысли, что, все изменения возможны только «сверху». Более точно: это был «всеобъемлющий структурный кризис общества – его экономики, идеологи, морали, системы ценностей…В результате внутри системы происходит накопление изменений, которые неизбежно должны взорвать жесткую оболочку, сковывающую развитие и прогресс» (4,c.157).  Вследствие чего? – В результате накопления антагонистического противоречия: советское «общество становится социалистическим по форме и капиталистическим по содержанию» (4,c.223).

Каким будет этот исторический поворот? Здесь мнения разошлись. Одни полагали, что следует ожидать резких крутых перемен: «общества такого типа не обладают эластичностью, необходимой для медленных, постепенных существенных, тем более коренных перемен» (4,c.243). Другие, а их было большинство, придерживались парадоксального на первый взгляд, тезиса: проблемы и кризисные явления нарастают как снежный ком, но «система как таковая в целом останется неизменной, по крайней мере до конца ХХ века» (4,c.27). С разными вариациями этот тезис повторяли многие. Кризис видели  во все частях системы: экономике, социальной структуре науке, образовании и т.д., полагая, что «до конца века так продолжаться не может» (4,с.33), существенные перемены «неизбежны до конца века» (4,c.43). В общем, говоря современным языком, до конца ХХ века должна наступить «развилка», точка бифуркации. Причем, казалось, во многих ответах было  явное противоречие: «снежный ком» проблем и противоречий нарастает, а система остается стабильной, потому что все больше сил и средств вкладывалось именно в поддержание стабильности. Резервом стабильности назывались экстенсивные факторы в экономике и, прежде всего, «лишняя рабочая сила, включенная в производство» (4,с.66). Культурным фактором стабильности называлось «привычка русского народа к царскому режиму, отсутствие навыков демократического самоуправления, смиренное отношение даже к ненормальным условиям» (4,c.43). Фактором «стабильности в условиях нарастающего кризиса», как прозорливо отметил один из респондентов,  является «Возможность распоряжаться громадным ресурсом оказывается решающей для поддержания стабильности» (4,c.74). Интересно, что из этого совершенно справедливого тезиса, респоднент делал вывод, что «коренных перемен до конца ХХ века ждать не следует», что «месть стихии готовится медленно» (4,c.75,78). Более того, он утверждал, что «существенные изменения будут сопровождаться существенными человеческими жертвами» (4,c.79). Хорошо бы, чтобы эти мысли «из глубины» дошли до власть предержащих сегодня, особенно на фоне событий в Ливии и во всей Северной Африке.

«Каркас стабильности» советской системы представлялся как амальгама страха перед репрессиями, роста уровня жизни, искусная пропаганда и реальные деформации западного общества (4,c.134). Вот прогноз, который оправдался в 1990-х гг. оправдался на 100 процентов: «абсолютное обнищание советских людей будет сопровождаться…сильнейшим обогащением верхних слоев – чернорыночников и номенклатурной элиты» (4,c.150). «В это-то момент и вскроется, что наша официальная система на деле является кентавром: планово-чернорыночным, легально-нелегальным» (4,c.151). 

Однако, как справедливо отмечалось, «Россия и общество, о котором идет речь, вступило в иную цивилизацию – цивилизацию принципиально неравновесную, которая может рассматриваться лишь как квазиравновесная» (4,c.68). Как показало дальнейшее развитие событий, это было именно так: неравновесная система в течение 2-3 лет резко сломалась, и этот слом оказался окончательным. Этот резкий слом однако, респонденты видели  не в разрушении КПСС как стержня советской системы, а в латентных процессах: теневой экономике, росте забастовок, усилении профсоюзного движения, фактическом ослаблении контроля центра над союзными республиками.

Не менее прозорливы были эксперты в отношении воздействия на советскую систему внешнего мира. Во-первых, и в вопроснике, и в ответах экспертов воздействие внешних сил на СССР серьезно обсуждалось. Во-вторых, уже был в обороте термин «глобальные перемены». Как отмечалось, «пора смелее, последовательнее рассматривать мир как единое целое» (4,c.138). В-третьих, как правило, назывались три фактора внешнего воздействия: технологическое, научное и экономическое отставание от Запада; «китайский фактор» и «невольное, вынужденное расширение информационного поля» (4,c.29,35,44,49,65 и др.). Часто повторялось, что главные внешние факторы – это США и КНР. Более того, было введено понятие «глобальной дуги» враждебных СССР стран, а именно Япония-Китай-Европа-США (4,c.133), которое позже широко использовалось геополитиками всего мира. В-четвертых, СССР вынужден занимать неустойчивую позицию между США и КНР. Как утверждали эксперты, на международной арене последует новая серия «измен» наших «союзников», как это уже было  с Китаем, Египтом, Мали и др. (4,c.143 и др.). Не менее важным фактором нестабильности является «ближнее зарубежье»: неустойчивость и растущее напряжение в отношениях со странами «социалистического лагеря» (4,c.132). В течение уже более 20 лет идет процесс распада «некогда монолитного социалистического лагеря» (4,c.159). В-пятых, симптоматично, что задолго до известного сегодня слогана «диктатура закона» был предложен другой, гораздо более актуальный практически: «диктатура развития». Смысл: желание догнать Запад диктуется самим фактом его эффективного существования, необходимостью соперничества с ним (4,c.147). Наконец, прозвучало и предупреждение: «бойтесь данайцев дары приносящих» (Гомер). Речь шла о том, что Запад защищает инакомыслящих, но эта его помощь имеет и негативную сторону. Поэтому «Реформаторские силы в стране могут укрепиться лишь на собственной основе» (выделено мною – О.Ян.). Эксперт приводит исторический пример отрицательного влияния помощи Запада: «помощь германского командования русской революционной печати в 1917 году» (4,c.149).

Куда пойдем?
Вопрос о том, в каком направлении вероятнее всего пойдут изменения, оказался наиболее трудным,  и потому ответы на него лишь общие, размытые. Точнее, разброс мнений велик. Во-первых, на вопрос: будут эти перемены к лучшему  или к худшему, респонденты говорили, что ответ на него зависит от множества внутренних и внешних причин, и потому отвечали на него по принципу: «если–то». Во-вторых, имплицитно все же предполагалось, что, несмотря на «зигзаги», общество будет двигаться в направлении демократизации и либерализации («”Лучшее” – это либерализация», 4,c.87). Это представлялось большинству наиболее вероятным (а может быть самым желательным) исходом: «мы склоняемся к наибольшей вероятности зигзагообразного развития с позитивным исходом. Большинство было убеждено, что будет «новое “западное” общество с “азиатским” оттенком» (4,c.65 и др.). Некоторые снова отстаивали позицию «между»: «К 2000 году равно вероятно превращение общества как в полностью бюрократически-потребительское, так и организованное по образцу военных диктатур» (4,c.120).

Наиболее развернутый ответ дал на этот вопрос Э.В. Соколов. Прежде всего, он спрашивал: откуда смотреть: изнутри или снаружи? «С точки зрения того “политического тела”, в которое мы включены сегодня, может быть, и к худшему, но с точки зрения общечеловеческой и общеисторической – для данного общества – перемены скорее будут к лучшему». Конкретно: «Изменение социально-экономической системы в сторону большего реализма, большей свободы частной инициативы, большей свободы рынка», – Соколов квалифицировал как изменения «к лучшему». «Сползание с позиций великой державы и уменьшение военно-политического престижа пред лицом многократно усилившихся Японии и Китая…», «отделение ряда национальных республик – прибалтийских и среднеазиатских», – как к «худшему» (4,c.188; см. также: Соколов,  2003, c.15). Соколов, назвав кандидатами на отделение Казахстан и Узбекистан и предсказав  их превращение в автократические режимы с опорой на традиции и ислам (Соколов, 2003, c.17), ошибся лишь в сроках. Отделение произошло, как он предполагал, не через 30-40 лет, а гораздо скорее, всего лишь через 10 лет. 

Но были и категоричные ответы, хотя они мне представляются как психологическая страховка от возможных гонений за слишком жесткие инвективы в адрес власть предержащих: «в любом случае исключается возврат на капиталистический путь»; «несоциалистический вариант исключается», исключается и военное столкновение с Западом (4,c.47). Были и «промежуточные» варианты ответа типа: «перемены скорее всего будут разнонаправленными, тут будет “каша”. Результирующее направление – к лучшему, то есть к демократической организации общества, к осознанию необходимости диалектического единства коллективной и индивидуальной собственности в экономике, к резкому росту производительности труда, к расширению и упорядочению сферы непроизводственного потребления» (4,c.48-49). Как выясняется сегодня, 21 год спустя (!), совершенно справедливо указывалось на рост симпатий к Сталину «как символу твердой и справедливой руки. Они станут основой будущей послекризисной власти» (4,c.148,152 и др.). «мечта о Сталине сегодня (то есть в1979 г. – О.Ян.) – нелепа и утопична…Однако после катастрофы, после политического развала, национального разброда, иностранного вмешательства, военных драк и вымирания наиболее гуманных, образованных, совестливых и трудолюбивых, в огромном естественном – вернее неестественном – отборе…выкуются новые кадры очередных фанатиков и беспрекословных исполнителей – вот тогда Сталин обязательно вернется» (4,c.152). Прогноз мрачный, но здесь есть о чем задуматься нам сегодня. Прозвучал и конструктивный призыв к экономистам и социологам: пойти по стопам Д.Медоуза Дж. Форрестера и других зарубежных глобальных прогнозистов (4,c.149). Призыв однако остался не услышанным.  

Каким будет этот переход?
А также последующее развитие системы? – Скорее всего, оно будет зигзагообразным, «судорожным»: глядя на Запад, наше общество будет двигаться на Восток («Общество идет по западному пути под восточными лозунгами», 4,c.50). «Сохранится разновидность общинного строя в виде собеса» (4,c.33). Общий тренд: построение нового «западного» общества с «азиатским» оттенком. Китайцы заслонили нам «азиатский» путь в чистом виде и тем самым обусловили «европейский» путь развития, на который полностью мы однако встать не можем» (4,c.65). То есть классическая ситуация «между», многократно описанная и проанализированная А.С. Ахиезером (Ильин, Ахиезер, 2000, c.236; Ахиезер, 1998) еще до, а потом после распада СССР.

Относительно того кто будет мотором и лидером перемен, респонденты были единодушны: интеллигенция, причем подчеркивалось что возможно впереди – интеллигенция научная, художественная, часть офицерского корпуса и журналистов. Хотя часть респондентов напоминала о хрущевской революции «сверху»…«За перемены также выступают наиболее сознательная часть рабочего класса и крестьянства, инженерно-технические работники, часть ученых (кроме разложенцев), начинающие инженеры, которых превращают в чернорабочих» (4,c.37). Иногда проскальзывала вера во всепобеждающую силу рабочего класса: «Осуществлять <перемены> будут ИТР вместе с рабочими. Они – “лошадка истории”» (4,c.66). Но такие прогнозы были единичными. Тип, «который может подтолкнуть общество к резким переменам, – это высшие партийные функционеры. Но это маловероятно» (4,c.56). Однако оказалось именно так. «Победит та общественная группировка, которая отменит нынешнюю идеологию» (4,c.54). Здесь, данный респондент прямо как в воду глядел. Правда, многие из них полагали, что фактор мировой войны сохраняет свое одновременно устрашающее и сдерживающее значение. Они не предполагали, что СССР будет развален прежде всего изнутри.

Расстановка сил
Она тоже была предсказана с поражающей точностью. «Не эксплуататоры против эксплуатируемых, а скорее, косная часть общества против творческой» (4,c.60). Или, о чем тоже говорили часто, работники -носители западной культуры, дисциплинированные и рационально ориентированные, против «восточной», «азиатской». Не менее интересна и такая трактовка этого вопроса: «столкновение государственного порядка и  жизненной стихии». «Всю 60-летнюю историю <страны> можно представить  как историю борьбы порядка со стихией» (4,c.69,72). Или  – более традиционная, но не менее точная, очень скоро подтвердившаяся точка зрения: «Противоречие между целым и его частями (растет автономия и растет связанность) – диссонанс» (4,c.70).

Были и более определенные ответы: к переменам стремится «союз трех групп: менеджеры, инженерно-технические работники (скорее в смысле научно-технической интеллигенции) и квалифицированные рабочие – <но> не все, а «европеизированные» части каждой из этих трех групп (то есть исключая часть этих социальных категорий в азиатских республиках)» (4,c.65). Напротив, «слой чиновников будет безусловно заинтересован в сохранении существующих структурных отношений», …а вот «широкие общественные слои рабочих и крестьян не представляют сознающей себя общественной силы…За исключением высококвалифицированных рабочих, эти слои очень далеки от сознательных общественных действий» (4,c. 82,83). Общий итог: «существует мощный слой чиновников, в распоряжении которых находится вся государственная машина; широкие общественные слои, для которых есть только одна проблема – проблема существования; и очень тонкий слой интеллигенции, достаточно изолированный» (4,c.83). Тем не менее, противореча сам себе, этот автор отмечает «признаки общественного распада» (4,c.84). Вообще так или иначе, сквозила мысль, что «Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и им никогда не сойтись» (Р.Киплинг). Ему возражали: «основной противоположностью является не противоположность Востока и Запада, а противоположность городской и сельской цивилизации» (4,c.81).

Здесь мы подошли к принципиальному моменту мироощущения респондентов: большинство из них были «западниками». Хотя они и отмечали зависимость темпов грядущих перемен от цен на нефть, им и в голову не могло придти, что страна лишится ведущих отраслей промышленности: аэрокосмической, химической, обрабатывающей и многих других. Никто не мог представить себе, что курс на научно-техническую революцию будет отброшен на долгие 20 лет. Это означало, что указывая на ведущую роль экономики в отношении характера и темпов перемен, респонденты не осознавали, какую громадную роль играют в этом движении финансы, финансовые потоки. Это не вина отвечавших: они могли, как сделал Алексеев, стать рабочим чтобы познать механику трудовых отношений изнутри, но проникнуть в святая святых экономической машины – накопление и распределение финансового капитала – они не могли.

Большинство респондентов видело Китай в качестве внешней угрозы «как аргумент против перемен и как реальной силы, которая вынуждает СССР  к углублению противоречий» и может даже оказаться разрушающей эту систему силой. Столкновение с Китаем рассматривалось в качестве одного из вариантов катастрофического развития (4,c.44). Другая версия зависимого сценария: «Поставленное на колени перед США (и косвенно – перед военной угрозой Китая), общество должно узнать себя в зеркале новых коммунистических теорий (имеется в виду так называемый еврокоммунизм – О. Ян.), ужаснуться себе и взять эти теории за идеологическую основу своего спасения» (4,c.50).

Вместо заключения
Итак, при всех отягчающих обстоятельствах того времени: дефиците правдивой информации, круге общения, ограниченном в основном советскими людьми, необходимости выражать свои мысли эзоповым языком и, наконец, инстинктом самосохранения, – советские социологи и другие гуманитарии оказались способными предвидеть будущее коммунистического режима в СССР по крайней мере во многих существенных деталях и даже указать сроки его падения. Тем  самым, они показали свое превосходство над корпусом зарубежных «советологов», явно располагавшим несравнимо большим объемом возможностей и интеллектуальных ресурсов. Загадка? – Нет. Думаю три условия имели решающее значение в этой заочной битве интеллектов. Во-первых, это хорошее знание российской и советской истории, знание «маятникового» характера ее поступи. Во-вторых, это позиция инсайдеров, находившихся внутри системы, причем инсайдеров мужественных, действительных граждан своей страны, каждому из которых грозили «оргвыводы» (исключение из партии, увольнение и даже арест). Они увидели «поворотные точки», которых не было видно и тем более трудно было интерпретировать, находясь «снаружи». В-третьих, большинство западных «советологов» (как у нас, специалистов в области научного коммунизма) грешили простым наложением привычных им теоретических схем на советскую действительность, что не могло быть плодотворным.  В отличие от них данная группа экспертов обладала способностью к ауторефлексии (Алексеев, 2003).

Конечно, респонденты не могли ответить на вопрос, каким именно образом население сможет адаптироваться к грядущим переменам, потому что детали этих перемен были неизвестны. Но они убедительно и в деталях показали, что население было способно адаптироваться к жизни в условиях нарастающего экономического кризиса и психологического стресса. «В русском стиле – соглашаться с тем что дают сверху, а самим делать по-своему и приспосабливаться по-своему. Возможно в этом причина так называемого терпения наших соотечественников. <В действительности> «это – не долготерпение, это величайшая способность к адаптации не внутриличностной, а поведенческой. Это – результат эволюции русского народа» (4,c.171).

Читая ответы респондентов, временами кажется, что речь идет о нашем времени: уже тогда советские люди адаптировались посредством развития черного рынка, ослаблением производственной дисциплины, обмана и воровства, насилия и т.п. Плата за такую адаптацию тоже была названа экспертами: приспособленчество и равнодушие, отказ от коллективизма и солидарных действий, индивидуализм и потребительская идеология, искейп, интерес только к удовлетворению собственных потребностей «здесь и сейчас». Формирование потребительского общества, опасность которого эксперты увидели уже тогда, тоже было формой адаптации. Но эксперты и помыслить не могли, какой страшной будет действительная плата, когда уже не СССР, а Россия будет ежегодно терять по миллиону своих граждан, что перестройка обернется двумя чеченскими войнами, насильственным переделом общественного богатства и выделением гигантских масс энергии распада в виде тех же локальных конфликтов и войн, потоков беженцев и вынужденных переселенцев, кричащем и все увеличивающимся разрывом между кучкой миллиардеров и миллионами живущими на грани бедности и бесправия (Яницкий, 2004).

Для меня главный вывод из прочитанного пессимистичен. Если более 20 лет назад небольшая группа экспертов, интеллектуалов и ответственных граждан, на очень ограниченном материале смогла сделать прогнозы, оправдавшиеся более чем на три четверти,  а мы, социологи и экономисты, по прошествии стольких лет ничего не смогли сделать, то, на что же мы способны сегодня?

Литература:

1. Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 1. СПб: Норма. 2003. 
2. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск: Сибирский Хронограф. Том 1 и 2.1998.
3. Ильин В.В., Ахиезер А.С. Российская цивилизация: содержание, границы, возможности. М.: Изд-во МГУ. 2000.
4. Ожидали ли перемен? (из материалов экспертного опроса рубежа 1970-80-х годов) / редактор-составитель А.Н. Алексеев. М.: Институт социологии АН СССР. Ленинградский филиал. Кн. 1 и 2. 1991.
5. Соколов Э.В. Можно ли ожидать перемен?  Размышления Э.В. Соколова о состоянии общества и перспективах его развития (1980), с предисловием А.Н. Алексеева // Журнал социологии и социальной антропологии. 2003. Т. VI, № 3 (23). С. 5–24.
6. Фирсов Б.М. История советской социологии 1950-80-х гг. СПб: Издательство Европейского университета в СПб. 2001.
7. Яницкий О. Россия как общество риска: методология анализа и контуры концепции // Общественные науки и современность.2004. № 2. С.5–15.

 

Перейти в раздел «Научные статьи»

назад